Январь, 2003
Текст - Rodrigo Perez
Перевод – Юлия
Галкина
Я сижу с Шон Маршалл
в прохладном бруклинсом ресторане. Мы разделяем ромашковый чай с медом
и сожалеем о том, что вынуждены быть холодно-любезны друг с другом. Возникают
неловкие паузы - как у всех, кто встречается в первый раз. Когда начинаем
углубляться в новый альбом «You Are Free», Маршалл мечется между гордостью
и смущением, так что обсуждение данной темы не всегда приводит к диалогу.
Итак, сегодня мы обмениваемся неловкой тишиной и неэлегантными репликами.
Временами обсуждаются незапланированные темы. Фундамент интервью – настроение
Маршалл, ее фрустрации по поводу записи, выступлений, бизнеса.
Мало что можно добавить к канонической биографии Шон Маршалл. Свою роль
сыграли вызывающая натура, скандальные концерты. Было бы куда проще отвергнуть
ее – как обычную «чокнутую». Кроме того, она настаивает, что избавилась
от бесовских сил в ночь марафона –1998 – когда был записан альбом-недоумение
«Moon Pix». Но «You Are Free» - ее пятый собственный альбом, первый оригинальный
материал за последние пять лет, - вокальный талант Шон, необыкновенный
стиль снова показали диванным инди-психологам и напомнили нам, что же
заставило в первый раз, тогда, обратить на нее внимание.
Шон: Так задай мне вопрос.
Pitchfork: Что ты делала перед тем, как прийти сюда?
Шон: Перед тем, как я пришла сюда? Я была на другом конце улицы, с этой
замечательной девушкой, Вероникой. Она фотографировала. Она знала моего
друга, и это было действительно здорово. А перед этим я разговаривала
с кем-то из Nylon. Меня это раздражало… (длинная пауза). Ужасно говорить
о вещах, которые тебя не волнуют.
Pitchfork: Хорошо, а где сейчас твой дом?
Шон: Ух, я не знаю.
Pitchfork: Да, но ты некоторое время была в Нью-Йорке…
Шон: Я не знаю. Где-то четыре года я путешествовала, так что нигде конкретно
не жила. То есть здесь (в Нью-Йорке) у меня есть перманентная квартира,
но я всегда в разъездах. Трудно объяснить. Я держу в уме большую карту,
и я не знаю дат и дней, но я знаю – какие именно города и на какой срок.
Это все, что могу тебе сказать. Но дом? Нет, у меня еще нет дома… Сейчас,
когда я становлюсь старше, я не знаю, что собираюсь делать. Потому что
я собираюсь стать гораздо старше.
Pitchfork: Но тебе 30, это не старость.
Шон: 30 лет большой роли не играют, но когда мне будет 40, я устану от
всего, что делаю, гораздо больше, чем сейчас. Это выводит меня из себя.
Pitchfork: От чего ты устала?
Шон: Всего лишь путешествовать и давать концерты. Трудно говорить об этом,
просто все это так глупо. Я всего лишь еду куда-то играть концерт, потом
еду еще куда-то. И это все, что я делаю. Нет, это не рутина. Счастье,
если удается почистить зубы два раза в день. Я люблю принимать ванну,
когда выдается свободное время. У меня нет никаких ритуалов, совсем.
Pitchfork: Тем не менее, это лучше, чем традиционные крысиные гонки 9-к-5,
ты не думаешь?
Шон: Да, но я так хочу собаку, садик, заниматься готовкой. Я скучаю по
стабильности. Очень трудно чувствовать себя дома в маленькой комнатке,
когда нет кухни, зато есть два сотоварища. Дом это… Я бы хотела когда-нибудь
иметь детей… что-нибудь вроде дома и семьи. Да, все это было бы чудесно,
но сейчас ничего такого нет, так что и не о чем рассуждать.
Pitchfork: Так давай поговорим о «You Are Free». Ты записала этот альбом…
Шон: Спорадически. Пока путешествовала.
Pitchfork: И Adam Kasper (Foo Fighters, Pearl Jam) спродюсировал его?
Шон: Нет, он выступал в качестве инженера записи и делал микс. Меня никто
не будет продюсировать – разве что я отдам им свою душу. То есть если
кто-то сам пишет песни, которые я люблю настолько, что захочу, чтобы этот
кто-то, черт побери, сказал мне, что делать. Но я никогда так не поступлю.
Pitchfork: Так как же ты записывалась, пока путешествовала?
Шон: Адам работал над чем-то одним, а я работала с его наработками. У
него есть чудесная студия, и когда появлялось время, мы приходили туда
и пытались вспомнить, что же мы делали около двух месяцев назад, ну и
двигались вперед. Я говорила: «Ах нет, я хочу сделать что-нибудь новое».
Затем я записывала новую песню. В основном, так и работали: собирались
каждые пару месяцев и, в сущности, записывали новые песни. А затем, спустя
год, получилось около 40 разных песен, и я начала потихоньку сходить с
ума. Он очень помог в выборе песен для альбома. В некотором роде, ты не
ведаешь, что делаешь. Нет формулы, нет дороги, это… (длинная пауза).
…Ужасно говорить все это дерьмо - так, словно это совсем не то, о чем
я говорю обычно. Так бывает, когда чистишь зубы, один за другим, и думаешь:
«Что заставляет меня чистить именно этот зуб?» Об этом неловко говорить,
понимаешь?
Pitchfork: Да, я и сам писал музыку, но я никогда не должен был…
Шон: Объясни? Просто если кто-то задает вопросы, это не значит, что ему
действительно интересно. И не имеет значения, интересно это вообще кому-нибудь,
или нет. Пока это интересно тебе или кому-то, для кого ты это поешь.
Pitchfork: Итак, запись происходила урывками – было ли трудно сделать
ее цельной?
Шон: Да нет. Трудные вещи мы так и не закончили, потому что у нас было
слишком много свободы. (Адам) очень много работает с высокооплачиваемым
материалом, так что его студия восхитительна – восхитительные усилители,
восхитительные гитары, восхитительные микрофоны, восхитительная акустика
– очень органичное, странное, интересное место.
Но мне казалось, что я вношу беспорядок, потому что не могу (нормально)
работать в таких условиях. Обычно берешь усилитель и записываешь (альбом)
за три дня. Наиболее трудным моментом оказалась идея сделать песни, которые
остались здесь (указывает на свободный стул), невозможно понять, действительно
ли это реально. Вроде того «Это запись?» И потом думаешь: «Собираюсь ли
я выкинуть это? Собираюсь ли я исключить все эти песни на фортепиано?
Собираюсь ли… Что я собираюсь делать? Я не знаю». О, (Адам и я) поговорим
об этом через пару месяцев. Да как бы то ни было.
Pitchfork: Так почему же ты выбрала Адама?
Шон: Ну, я искала кого-нибудь, кто бы позволил мне делать то, что я хочу,
кто бы был действительно хорошим инженером. А я бы просто сидела в студии
с кем-то, кто бы нажимал на кнопки – ведь я не хочу знать, как это делается.
Люблю все делать сама, но нуждаюсь в чьем-то присутствии. Знаешь, как
бывает: снимаешь студию, а там такие (изображает студийных заправил):
«Ты должна делать это, ну ты понимаешь, типа… f-e-e-e-e-e-edback». Типа,
отвалите!
Pitchfork: Так вот, ты ищешь того, кто понимает твой студийный язык или
говорит на нем?
Шон: Нет! Кого-то, кто бы просто заткнулся. С чего меня, черт побери,
должно волновать, что кто-то думает, будто я не знаю, как звучит хренов
фидбэк? Понимаешь, что я имею в виду? Это ничье собачье дело. Так мой
друг сказал: «Ты должна поработать с Адамом Каспером, он великолепен».
Но мне был нужен инженер, а не продюсер, и мой друг отреагировал: «О,
ну в общем, я скажу ему». Я получила e-mail от Адама, там было написано:
«Инженер, продюсер – все, что пожелаешь». Я подумала, гм… звучит немного
слишком дружелюбно, ведь я совсем его не знала. Я никогда прежде с ним
не встречалась. Я написала ему ответное письмо: «Я не заинтересована в
продюсере, мне нужен только инженер, так что если тебе интересно – отлично,
а если нет – ну так что теперь». Вот так все и произошло.
Pitchfork: Ха, ты не допускала возражений?
Шон: Ну да. Думаю, это было нелегко. Мне кажется, он привык к… знаешь,
он работал с такими шишками. (длинная пауза) Но я не хочу говорить об
Адаме Каспаре. То есть он великолепен, но в целом… Вся эта рекламная машина…
меня от этого тошнит. Они хотя Имя… (гримаса отвращения) Я просто хочу
избежать этого. Это сводит меня с ума.
Pitchfork: Извини, в мои намерения не входило подробно останавливаться…
Шон: Нет, ведь это то, что делают люди не лейблах. Они рассказывают журналистам
о неких вещах, чтобы те после написали о них, а я вовсе не хочу, чтобы
подобное обсуждалось. Нет, это злит меня. Здорово узнать кого-то, подружиться
и работать вместе. Но я хотела бы знать, кто… Мой друг сказал, что Адам
– фанат, разбирается в подобной музыке, вот я и подумала, что он бы захотел
стать инженером записи. Это прекрасно, но не позволяйте Адаму стать причиной
выпуска этой пластинки. Это же глупо. Эта личность просто еще одно человеческое
существо. Для меня это во многом не связано. Потому что потом я думаю
о других ребятах, с которыми работала над записью (имеются в виду Дэйв
Грол и Эдди Веддер), и просто как… ненавижу это гребаное дерьмо, где все
завязано на лейблах, на именах. Все это так… Должно быть что-то настоящее,
а не бравирование именами. Меня тошнит от этого.
Pitchfork: Мм, здорово. Я знаю, о чем ты говоришь.
Шон: Нет, не знаешь.
Pitchfork: Не знаю?
Шон: Нет. Я просто прислушалась к совету друга. А ты думаешь: «А, он твой
друг». Но ты не хочешь, чтобы это проецировалось на интервью, на запись,
в журнал, на лейбл, в биографии. Ты не хочешь, чтобы это было частью,
потому что… уххх! Это манипуляции.
Pitchfork: Ты не можешь контролировать подобные вещи?
Шон: Никто меня не слушает. (имеет в виду своих издателей) Ты думаешь,
они собираются прислушаться ко мне? Мы с Адамом говорили о продакшне,
ну как бы продюсировании, в стиле Sam Cooke, типа r’n’b, для смеха. Как
пожилой Марвин Гей… но видишь ли, я бы не хотела быть… я думаю… ух… я
просто… я не знаю. Я не знаю. Ты не можешь оставаться собой, если кто-то
управляет тобой. Не можешь, и это не имеет значения. Если кто-то указывает
тебе дорогу, ты теряешь себя. Вернее, отделываешься от себя. Ууууххх,
ненавижу эту чертову идею. Звучит слишком мощно для меня (длинная пауза).
Проблемы были в молодости: мне было стыдно за то, что я женщина, да еще
и невежественная, без образования, а вокруг меня парни, которые играли
музыку и хотели записаться. Я чувствовала, что не знаю, кому доверять.
Потому что это всего лишь гребаные песни! (она бьет по столу) Я чувствую,
словно… Не хочу дальше продолжать в том же духе. Просто не хочу говорить
об этом. Меняем тему. (смеется)
Pitchfork: Окей, позволь я сам направлю беседу в нужное русло. Твоя любимая
песня на альбоме?
Шон: А твоя какая?
Pitchfork: Мне ужасно нравится «Free» - она такая разнообразная.
Шон: (одаривает меня усмешкой, словно я несу полную чушь) Сначала мне
"Free" нравилась больше, но потом я начала обыгрывать ее. Но
мне нравится, когда нет ничего, кроме гитары.
Pitchfork: Что? Что значит этот взгляд?
Шон: Она заставляет чувствовать себя тинейджером.
Pitchfork: Эта песня? Она гораздо бодрее, доступнее, чем публика привыкла.
Вот по этой-то причине, как мне кажется, песня очень радикальна.
Шон: Я не думаю, что она радикальна.
Pitchfork: Ну для тебя-то так оно и есть.
Шон: Мм… ладно. Слово хорошее, но оно не расставляет все по местам.
Pitchfork: Мне нравится «Names» (песня с поименными ссылками на некоторых
людей, жизнь которых была разбита). Я хотел бы знать: в этой песне поется
про тех, кого ты знаешь?
Шон: Да, я знаю их. Но не знаю, где они сейчас. Друг сказал, что видел
одного, «Чарльза», он жив. Но некоторые, я знаю, пыталась найти… в этой
штуке…
Pitchfork: В интернете?
Шон: Да. (шепчет) Их здесь нет.
Pitchfork: В песне «Free» есть строчка: «Не влюбляйся в автограф». Это
замечание в адрес знаменитости?
Шон: Это что-то вроде «убей своих идолов». Наслаждайся тем, что есть у
тебя самого, тем, что ты можешь создать. Тебе не следует смотреть телевизор,
просто… Оглянись, наслаждайся искусством. Присмотрись к тому, что у тебя
есть, ведь если долго смотреть на вещь – она изменится. Забудь о том,
к чему привык. Это не комментарий, лишь та ерунда, которую я пою.
Знаешь, как детишки покупают музыку. Они тратят гребаные биллионы долларов
на музыку и видео. А люди, которые ценят музыку – вроде стариков, что
заслушивают Шопена, вроде тех, кто без ума от музыки, которые ставят записи
«на повтор» - эти люди ищут ту энергию, которая понятна им и которая заставляет
их понять жизнь или смерть. Их мечты, их одиночество, их бездействие.
Их унизительное положение.
Многие спрашивают: на что это похоже – играть музыку. Это словно, черт
– я никогда не занималась музыкой, пока не начала ею заниматься. Я писала
рассказы, рисовала, шила одежду. Если ты делаешь что-то достаточно долго
и тебе это нравится, вопросы вроде «Что вы думаете о Кристине или Бритни?»…
но в целом, это битва.
Скорее всего, я не хочу говорить об этом, потому что мне это неинтересно.
Подрастает так много тинейджеров, маленьких девочек, они лишены права
выбрать музыку. Разве что не найдут клевый фэнзин с клевой рецензией на
клевую команду, которая, возможно, развалилась на прошлой неделе и выпустила
всего один сингл. Детишки живут в мире, мир испражняется… наполняя их
всем этим дерьмом.
Pitchfork: Нам не хватает сильных женщин.
Шон: Конечно, и всегда не хватало. Ну, Harriet Tubman, но не совсем. То
есть, они есть, но не на нашем долларовом счету.
Pitchfork: Так какая твоя любимая песня на альбоме?
Шон: Мне нравится первая ("I Don't Blame You"), потому что она
последняя из написанных, так что наиболее свежа в моей памяти. Помню,
я сидела за фо-но, мы микшировали, я играла снова и снова и снова, пока
в студии никого не осталось. Они ушли играть в пинг-понг. И тогда я спросила:
«Смогу я быстро записать эту песню?» Мне она нравится, потому что свежа
в моем сознании, я рада, что записала ее, а ведь могла просто забыть.
Pitchfork: Обычно ты записываешься быстро, как в тот раз?
Шон: В единичных случаях. С записью возникают проблемы. Есть момент, когда
все песни видны тебе насквозь – ты знаешь, как они должны звучать. Но
потом приходишь в студию, пытаешься, пытаешься (стучит по столу), и еще
раз. Потому что время в твоих руках, потому что это, черт побери, свободная
студия.
Pitchfork: Перед этим туром у тебя был еще один, короткий?
Шон: (Смеется) Да где это было? Мм, да. Это то, что я имею в виду, это
то, что я всегда делаю.
Pitchfork: Как на тебя влияет сцена? Сегодня ты чувствуешь себя более
уверенно, когда даешь концерты?
Шон: Нет. Всегда по-разному, зависит от того, что произошло в течение
дня. Или от того, что происходит во время встречи.
Pitchfork: Ты получаешь наслаждение, выступая перед публикой?
Шон: Иногда. А иногда нет. Здесь не действует какое-нибудь правило. А
если бы действовало – этот мир был бы чертовски ужасным.
Pitchfork: О чем ты думаешь, когда выступаешь?
Шон: «Это я записала? Моя мама действительно сделала это тогда? А, я помню
эту песню, эту птицу. Меня тошнит. О, вот она, какая красивая женщина.
У меня пальцы потеют». Нет какой-то формулы, чтобы (саркастично) «каждый
вечер – великолепное шоу». Для этого надо плотно сидеть на героине. Или
нужно быть настолько безмозглым, вышколенным, театральным. Спродюсированным?
Чтобы совместить все это, тебя либо должны полностью контролировать, либо
у тебя должны отказать мозги…
Pitchfork: Словно все обдуманно заранее?
Шон: Может быть. Я не знаю. На самом деле, в данный момент я говорю не
про себя. Вот например (подавая знак фотографу), она меня фотографирует
прямо сейчас. Может быть, она думает только о свете, а может быть, думает
«О чем эта сука говорит?» или «Этот парень симпатичный. Они пьют чай?
У меня спина чешется». Понимаешь, о чем я? То есть когда Джон Спенсер
или Джон Ли Хукер делают то, что делают. Арета Фраклин, кто угодно… понимаешь,
о чем я?
Или Марайя Кэри, если она вообще о чем-нибудь думает (высмеивает ее мелодраматическую
мелизму и делает вокальный пассаж). Это все, о чем она думает? Или, может
быть, она думает «У моей сестры СПИД, меня изнасиловал собственный отец,
мной манипулируют, не могу посмотреть прямо, сижу на анти-депрессантах,
у меня столько денег, я не знаю, кому доверять»? Об этом ли она думает?
Все эти домыслы такие… (отмахивается)
Pitchfork: Я слышал, у тебя в загашнике есть еще одна кавер-версия, на
Mary J. Blige.
Шон: Ну да. Мне действительно нравится эта песня. Когда играешь музыку,
стоишь на сцене, и вот уже все песни спеты – делаешь кавер-версию просто
для смеха. А именно ее песню я выбрала потому, что мне, черт побери, нравится
Мэри. Думаю, она потрясающая, она победительница. Она совершила преступление
по отношению к себе, чтобы иметь право выбрать. Она сделала выбор, и это
великолепно! Она не дает интервью и никому ничего не объясняет. Она сняла
очки, сняла шляпу, посмотрела людям в глаза и начала говорить «Мне кажется,
меня поимели, и я чувствую себя счастливой уже оттого, что жива, я сделала
это, бла-бла-бла». Я думаю, она кто-то вроде… Мне просто она очень нравится.
Pitchfork: Звучит так, будто вы собираетесь с ней сотрудничать. А есть
кто-то еще?
Шон: Кроме Ганди и Мартина Лютера Кинга? Музыкальное сотрудничество? Гм…
продолжаем. Было бы забавно увидеть, как Кит Ричардс и Билли Холидей играют
вместе, но я бы в эту компанию не вписалась. Маргарет Джонсон, но я бы
слишком нервничала. С Mary J. Blige определенно было бы здорово.
Pitchfork: Что сподвигает тебя на то, чтобы записывать песни других людей?
Шон: Любовь к песне. (Длинная пауза) Я сегодня такая рассеянная. Ты не
можешь подождать минуту – пока я сфотографируюсь?
(во время двадцатиминутного перерыва Шон становится объектом фотосессии)
Pitchfork: Итак, как прошла фотосессия?
Шон: Это кошмар. Она фотографируют, а я выгляжу, как собачье дерьмо. А
их не волнует: это не их тупые фотографии будут красоваться в тупых журналах.
Как это легко для остальных – знать, что происходит, когда сами они ничегошеньки
не делают. (пауза) Я словно ребенок. Я так устала.
Pitchfork: Окей, продолжаем. Давай притворимся, будто мы находимся в актерской
мастерской, и я задам тебе несколько вопросов.
Шон: Хорошо. Отлично
Pitchfork: Как ты думаешь, какое твое самое большое достижение?
Шон: Быть живой.
Pitchfork: Самое большое несчастье?
Шон: Быть живой (смеется). Нет… когда кто-нибудь лжет тебе, и ты знаешь
об этом. Правильно? Нет. Гм. Знать, что ты причинил кому-нибудь боль.
Pitchfork: Твое представление о счастье?
Шон: Быть в ладах с тем ребенком, который живет внутри тебя. Ждать. Самое
большое счастье в жизни? (смеется) Знаешь, как Henry Darger и все эти
дети, которые бегают вокруг него. Просто мир детей, возможно. Нет у меня
никакого представления о счастье.
Pitchfork: Что бы сказал тебе Бог, когда бы ты очутилась на небесах?
Шон: «Не беспокойся, ты не причинила никому зла».
Pitchfork: А если бы это был ад – что бы сказал тебе сатана?
Шон: О нет!
Pitchfork: Какое у тебя сейчас настроение?
Шон: Жар. Жар – это настроение?
Pitchfork: Ты суеверна?
Шон: Да. Если я еду на машине и черная кошка пересекает дорогу – я сдаю
назад. Я думаю, что всякие сигналы, предостерегающие знаки, послания существуют.
Как, скажем, атомы или время. Время – это дух космоса… Все это так относительно.
И все связано друг с другом. Черная кошка, улица. Может быть, если ты
пройдешь по этой улице, не случится автокатастрофа.
Pitchfork: Как случилось так, что та, которая называет себя Cat Power,
больше любит собак?
Шон: Собаки такие милые. Но мне нравятся бродячие коты – им нечего терять,
их карты открыты, «Что происходит? Отлично, черт с тобой». Чертовы животные
– я не могу перед ними устоять. Собаки сводят меня с ума.
Pitchfork: Самая большая добродетель?
Шон: Любовь. Это добродетель? Простота?
Pitchfork: Твой любимый звук?
Шон: Я люблю звук стригущих ножниц. Люблю звук воды и звук деревьев на
ветру.
Pitchfork: Как ты думаешь, что ты будешь делать через десять или пятнадцать
лет?
Шон: Не знаю… (отмахивается и начинает подпевать "Going Out of My
Head" Burt’a Bacharach’a – эта песня звучит из динамиков)
Pitchfork: О, у меня родился еще один вопрос. Я слышал, ты собираешься
написать саундтрек к следующему фильму Harmony Korine?
Шон: Это было просто… Я имею в виду, что у Harmony куча идей. Полагаю,
что это могло бы случиться. Хотела бы я сделать что-то вроде этого? Конечно,
но многое мешает.
Pitchfork: Пока мы сидим здесь, в актерской мастерской – есть ли что-то
такое, что бы тебе хотелось сделать?
Шон: Нет. Когда я училась в старших классах, мама отдала меня в актерскую
студию, потому что я бы ни за что не пошла к терапевту, потому что она
была убеждена, что нам нужны тренинги, хотя на самом деле ей нужен был
чертов доктор. Некоторые люди были ужасны. Это было не для меня. Вот так
(изображает высокомерный голос) «Окей, притворись, что ждешь телефонного
звонка. Хорошо? И когда слышишь звонок телефона, ответь – и будь как будет».
То есть поступать тупо, глупо здорово, но я бы не хотела ничего подобного
изображать в кино. Камера – это черный зрачок, который открыт все время.
Очень неуютно. Я бы хотела сняться в фильме только при условии скрытой
камеры.
